— Это, правда, очень красивое место. Отец был прав: большая ошибка заниматься всеми этими неприятными вещами в городе, когда можно жить здесь как маленькому правителю.

Юсуф больше не мог молчать и оживленно воскликнул:

— Ну, скажите! Такая жизнь ведь в тысячу раз лучше…

Зулейха хотела только подчеркнуть красоту природы, но Юсуф неверно понял и подумал, что она говорит о работах, обустройстве и богатстве, и с жаром начал рассказывать о нововведениях, которые были у него в планах.

Призрачная дымка еще до конца не рассеялась, но вечером стала прозрачнее, и под морем тумана взору открылись лесистые места, красные, зеленые, желтые участки земли. Юсуф показывал на них рукой и давал девушке короткие пояснения:

— Как и многие другие, вы, наверное, скажете, что все это безумие. Но я не через много лет, а за три года выращу здесь банановый лес. Сегодня вы мне не верите, но вот года через три… Вы, скорее всего, будете уже в Стамбуле… Но, даст Аллах, первые плоды я отошлю вам… И климатические условия здесь очень подходящие… Вот только часто дует резкий северный ветер, но я придумал, как от него защититься… Первый раз поэкспериментирую прямо вон на тех засеянных холмах, что выходят на солнечную сторону. А с северной стороны закрою деревья заслонами от ветра…

Проекты Юсуфа, касающиеся новой системы поливки, которую он хотел применить в долине, оросительных каналов и арыков [71] вкупе с новыми способами землепользования, а также банановых садов, которые он вырастит, виноградников и рисовых полей, — все это не могло заинтересовать Зулейху. Несмотря на это, она слушала его со спокойствием и радостью, которые почувствовала впервые за прошедшие несколько месяцев. И шире открывала глаза, чтобы рассмотреть те участки земли, на которые через туман рукой показывал ей Юсуф. Она не только не вникала в смысл сказанных им фраз, пересыпанных словами о качественном землепользовании, названиями всевозможных орудий, статистическими данными, иностранными терминами и названиями механизмов. Но, даже не слыша его голоса, погрузилась в созерцание разворачивающегося перед ней вида, и только когда он замолкал, будто просыпалась и что-то говорила.

Глава седьмая

Зулейха счастливо провела в особняке неделю. Ей отдали самую красивую комнату. По ночам дул неутихающий ветер, и девушка несколько раз просыпалась, услышав его завывания среди деревьев и постукивания деревянных ставней на окне.

Детям, которые просыпались с утренними петухами, было запрещено шуметь в саду и даже заходить на ту сторону дома, где расположилась гостья.

И хотя лучи утреннего солнца не пробивались на эту сторону дома, Зулейха спозаранку спускалась в сад и, собрав вокруг себя детей, устраивала игры или же отправлялась в курятник или хлев.

У Зулейхи не получилось наладить отношения с матерью и сестрами Юсуфа. Они не отваживались подружиться с этой хорошо образованной девушкой из Стамбула, которую отличали изысканные наряды и мужская манера разговаривать.

Младшая сестра вообще постоянно боялась совершить какую-нибудь глупость. И хотя между ней и Зулейхой не было существенной разницы в возрасте, в присутствии горожанки та пугалась, как школьница, а во время разговора краснела, будто вдруг устыдившись своих слов, и говорила с запинками.

До приезда в поместье Зулейхе казалась до безумия скучной мысль о необходимости находиться рядом с Юсуфом все время, пока они будут в гостях. Но по утрам он почти не показывался, а иногда не являлся даже к обеду.

Однако она очень хорошо стала ладить с отцом. Как будто они приехали в имение специально, чтобы первый раз в жизни побыть друг с другом и получше узнать.

Однажды, когда они прогуливались по саду, Зулейха сказала отцу:

— Папа, может быть, вы возьмете меня на прогулку… Сходим с вами вон до той горы напротив… Но только если вы не устанете… Вам решать…

В ответ на ее слова в глазах полковника появилось детское оживление и радость.

— Какая хорошо ты придумала, Зулейха. На улице как раз прохладно. Прямо сейчас и пойдем.

За заботами последних двадцати лет полковник ни разу не занимался своим ребенком. Он знал, что в Стамбуле его обвиняли в том, будто он плохой отец и плохой глава семьи, и что Зулейха знала об этом.

Но если хорошо подумать, то он должен был признать, что в их обвинениях имелась доля истины. Неважно, по какой причине, но бывали времена, когда он совершенно забывал, что где-то в Стамбуле у него подрастает ребенок. После этого забытья, длившегося порой неделями, внезапно ночью он видел во сне дочь. Он просыпался со звуком плача в ушах и думал о ней несколько минут.

Али Осман все заботы о ребенке всегда откладывал на потом, а потому считал, что у него впереди масса времени. И поэтому не знал, что делать, когда в один прекрасный день увидел перед собой взрослую девушку, самостоятельного человека со своими мыслями, желаниями и капризами, сформированными той средой, в которой она выросла.

Пользуясь отцовским авторитетом, он велел ей приехать и выложил все начистоту. После их первой беседы в тот вечер с его стороны было еще несколько попыток начать разговор. Но у Зулейхи был такой вид, словно она заранее решила, что все сказанное встретит с подозрением и презрением. Мужество полковника улетучивалось, и ему ничего не оставалось, как принять холодный и равнодушный вид.

Али Осману сначала показалось просто небывалым, что Зулейха предложила ему вместе прогуляться. При общении с отцом она всегда находила посредника, даже чтобы попросить купить чулки или платок.

Зулейха, хотя всего этого и не понимала, заметила, как обрадовался отец. Она показала на мать, которая вместе с детьми гуляла в противоположной стороне сада:

— Папа, если хотите, тихо сбежим… А то как бы они за нами следом не пошли…

Этими словами Зулейха стремилась выказать ту симпатию, которую она чувствовала в эту минуту к отцу. А кроме того, они оба очень хорошо знали, что, даже умоляй они пойти на такую прогулку свою инертную и флегматичную матушку, она бы и ухом не повела.

Отец с дочерью вышли из сада и медленно двинулись к холму, следуя вдоль высохшего селевого потока, который шел по краю засеянного поля.

Даже сейчас, хотя прошло уже столько лет, Зулейха все еще хранила в сердце неповторимую прелесть тех часов и видела, как рядом с ней в гражданской одежде светлых тонов идет отец, все такой же подтянутый и стройный, держа спину прямо, как когда носил военную форму в городе.

Никакие обиды не могли стать предметом их разговора, потому что у них не было воспоминаний об испорченной дружбе и любви. Несмотря на это, они испытывали чувства сомнения и стеснения, как двое только что помирившихся людей, и разговаривали, будто боясь раскрыть ту симпатию, что чувствовали друг к другу.

И все же Зулейха оказалась смелее.

Ей захотелось прикрепить отцу на воротник цветок, который она сорвала с куста, что рос на краю дороги. На гражданском жакете отца петлица на воротнике оказалась зашитой, но Зулейхе удалось распороть сметку кончиком английской булавки.

Полковник стоял прямо и с высоты своего роста все время, пока Зулейха была занята, смотрел на ее лоб, нос, губы, казавшиеся пятнистыми от игры света и тени.

Когда Зулейха подняла голову, сказав «готово», она перехватила этот взгляд украдкой и рассмеялась. Полковник отвел взгляд с волнением мужчины, которого застали за тем, что он с близкого расстояния рассматривает лицо женщины, которая повернулась в другую сторону. Они оба обернулись и, улыбаясь, пошли дальше.

Зулейхе с удивлением открывалось, что отцу с дочерью, как и двум страстно любящим друг друга людям, может нравиться внешность друг друга. И волноваться, когда разглядываешь черты лица и фигуру.

Ей было приятно, когда иногда она случайно касалась отца. Какое-то время Зулейха плелась следом за отцом. Но потом вдруг подошла, взяла отца под руку и принялась играть его рукой, которая невероятным образом осталась тонкой и белой, несмотря на все тяготы прожитой жизни.