— Это все наемные люди… А тут совсем другое дело… Если есть опасность для жизни, дочка, то всегда глава семьи идет. Тот, кого называют беем…

Даже сейчас Зулейхе казалось, что она видит то страдание, смешанное с наивным восхищением и гордостью, которое светилось в глазах старой женщины.

Глава шестнадцатая

Переехав через мост, автомобиль скоро остановился на краю безлюдного пляжа, белоснежный песок которого тут и там под лучами солнца переливался перламутровым блеском.

Вода отступила так далеко, что стало сложно определить, где же заканчивается пляж и собственно начинается море.

Юсуф выпрыгнул из машины и, зачерпнув две полные горсти песка, поднес их к лицу Зулейхи:

— Посмотрите, вы когда-нибудь видели такой же красивый и чистый песок? Мы на самом лучшем пляже в мире… Вот только его пустынность навевает на людей грусть… — Потом он прибавил: — Теперь вы понимаете, зачем нужен купальный костюм, что я купил в Айвалыке?

Зулейха, смеясь, спросила:

— Так он для меня?

— Вы приятно отдохнете на этом пляже. Все свои болезни оставите на берегу, а на «Ташуджу» вернетесь бодрой и здоровой. Мы вас тут оставим одну, а кабинкой вам послужит машина. А сами малость пройдемся — до деревеньки Алтынова — выпьем там кофейку… Вы можете делать, что душе угодно — раздеваться, одеваться, лежать на пляже. Сами посмотрите, как дело пойдет… Когда надоест, и вы решите возвращаться — посигнальте нам клаксоном. Мы ведь всего, по сути, в двух километрах от Дикили. Если смотреть вон с той скалы, то видны даже его домики… А если увидите дым вдалеке, так это точно «Тажуджу» нас дожидается.

Вода, наверное, так нагрелась, что была немногим прохладнее раскаленного воздуха. Зулейха медленно шла вперед по песку и думала, что заметит, как вошла в море, только когда ноги ощутят сопротивление воды.

Песок на морском дне оказался таким же мелким и белым, как на берегу. На поверхности не было заметно ни пятнышка кроме зеленых отблесков легкой водной ряби, расходившейся от движений Зулейхи.

Зулейха заметила, что, хотя она прошла уже прилично, вода все никак не доходила ей до пояса. Ей казалось, что если захочет, то могла бы так же спокойно дойти до парусного судна в открытом море и, держась за его борт, поговорить с людьми, которые находились на нем.

Вконец утомившись от ходьбы, Зулейха села в воду, словно в ванну, вытянула ноги вперед и, упираясь руками в песок позади себя, откинулась назад, опустив затылок в воду.

Зулейха понимала, что то время, что она проводит здесь, это те редкие часы, которые в жизни никогда не повторяются дважды, и что она всегда будет помнить эти песчаные берега, которые в своей жизни не видели ни одного живого существа, кроме нескольких оставленных без присмотра верблюдов.

От усталости не осталось и следа. Зулейху охватило странное веселье. Будь здесь сейчас в море другие люди, наполнись пляж людьми, как это было в повседневной жизни, она бы обязательно дико кричала, смеялась, плескалась в воде и распевала песни. Но величественная, наводившая грусть тишина окружающей природы превращала это веселье в спокойствие и задумчивость, придавала оптимистичный настрой и глубокое и беспричинное доверие к окружающему миру. Море больше походило на растянувшийся до самого горизонта мелкий бассейн, и пытаться в нем плавать казалось Зулейхе просто смешным.

Хотя ничто не мешало ей удерживать равновесие, ее голова вдруг уходила под воду, в рот начинала затекать вода, и Зулейха небольшим усилием возвращалась в прежнее положение.

Зулейха придумала себе новое развлечение: нужно было медленно лечь на спину на песок на дне, вытянуть руки по бокам, лежать совершенно неподвижно, попробовав оставить глаза открытыми, и так, через толщу воды, посмотреть на этот мир…

Для этой забавы, последствия у которой могли быть самые плачевные, ей нужно было задержать дыхание секунд на пять-десять. Но она никак не могла удержать равновесие. Кроме того, ее волосы начинали волнами плавать вокруг лица, а вода выталкивала верхнюю часть тела и заставляла поднимать голову из воды.

Тогда, сидя на дне, она начала легко двигаться вправо влево, как большая и странная водоросль. Ноги оставались на песке, а голова над водой.

Зулейха поняла, что пора возвращаться, только когда на солнце, с самого утра пылавшем блеском расплавленного свинца, и на море появились огненные блики. Она медленно пошла к импровизированной кабинке для переодевания.

Юсуф договорился с Зулейхой, что, когда она закончит купаться, позовет его, погудев в клаксон. Но Зулейха вспомнила об этом, только когда увидела, как возвращаются Юсуф с водителем. Возможно, он уже начал волноваться, что прошло так много времени, а от Зулейхи все нет никакого сигнала.

Сигналить не было уже никакой необходимости. Но, несмотря на это, Зулейха — как ребенок, который боится упустить любую возможность поиграть — поднялась с места, вытянулась и принялась со всей силы сигналить. Но это было не просто гудение клаксона. Звуки разносились в вечерней тишине — то резкие и громкие, то слабые и отрывистые, похожие на игру на саксофоне, который сопровождает мелодию. Они почти звали пылкими и нетерпеливыми голосами.

Зулейхе вдруг послышались крики самки птицы, которая призывает самца, и она в смущении остановилась.

Юсуф не мог вернуться без угощения и принес Зулейхе полную корзину ягод и винограда из садов Алтыновы. Когда Юсуф подошел к машине с корзинкой, с краев которой свешивались грозди, Зулейха, опираясь на двери, высунулась наружу и голосом, которого Юсуф не слышал у нее никогда раньше, сказала:

— Спасибо вам… Огромное, огромное спасибо!

Хотя Зулейха сама не могла себя видеть, она понимала, что никогда еще ни Юсуф, ни кто-либо другой не видели ее столь прекрасной: влажные волосы прилипли к вискам, глаза и широкая улыбка так и светились глубоким весельем.

Юсуф посчитал, что вся эта благодарность исключительно за принесенный виноград, и потешил свое чувство хорошего семьянина и примерного главы семейства:

— Не за что! Как можно было возвращаться из Алтыновы и не принести вам попробовать местного винограда.

Сказав это, он поставил корзинку на землю, взял из нее гроздь и протянул жене.

На этот раз неправильно поняла Зулейха. Юсуф хотел только поближе показать ей, какого цвета виноград, а Зулейха истолковала его жест как желание покормить ее с рук и оторвала губами несколько ягод.

Потом Зулейха сильно пожалела о своей оплошности. Она так и не смогла простить себе, что ела виноград из рук Юсуфа, словно птица, которая клюет корм из рук хозяина, да еще и непрошенно.

Но в тот момент как раз подходил к концу ее приступ безудержного веселья, который захлестнул ее волной чувств и воодушевления, а потому она не смутилась, когда заметила, что ошиблась.

Машина медленно тронулась, тихо шурша по песку. Зулейха смотрела на Дикили, который расположился на противоположном склоне и казался совсем близким. В его окнах отражались лучи вечернего солнца.

Зулейха больше не убирала свою руку, когда вдруг случайно от тряски касалась руки Юсуфа. У нее появилось непреодолимое желание, несмотря на удивительную бодрость во всем теле, ехать долго-долго, как по пути вперед, положив голову ему на грудь, и снова уснуть.

Но это никоим образом не было связано с Юсуфом. В душе и теле любого человека от рождения заложены такие желания, которые в определенное время с непреодолимой силой заставляют их устремляться к любому человеку, который оказывается рядом. Возможно ли, чтобы сейчас это было влиянием все того же веселья, которое захватило все ее существо днем и действовало на нее как легкое опьянение? Но сейчас из десятка предположений верным оказалось лишь одно, а именно: быть проще, не управлять посредством мыслей и умозрений желаниями своего тела, а главное, души. Отдать себя течению жизни, как чуть раньше она предоставила свое тело воде, как она качалась в разные стороны, совершенно отключив сознание, неподвижная, будто странный большой озерный цветок. Следовало признать, что не было ничего в мире правильнее и прекраснее этого.