Мы знали французов с разных сторон и как наших учителей, и как друзей… Мы присоединились к знаменитой декларации прав человека. Мы поверили заявлениям их философов, ученых, писателей, даже политиков: «Превыше всего мы будем почитать истину, красоту, человеколюбие». Мы это прочли, перевели, втолковали нашим детям на школьных занятиях. Семилетних детишек мы заставляли учить французский. По примеру многих я поехал получать образование в их страну. Я сидел вместе с их детьми. Для меня они были братьями, учителя — отцами… такое место они занимали в моем сердце. Но когда потом я увидел их сначала в Чанаккале [84] , а потом и в Стамбуле, во мне проснулась звериная ярость. Конечно, может, и у них на то есть свои причины, они вечно найдут себе оправдание. Но как я уже говорил, я из тех ненормальных, что попадают во власть чувств. Я не в состоянии их понять. Я лишь знаю, что те люди, которых я считал и называл своими учителями, отцами, братьями, уважаемыми людьми, а потому долгие годы любил, в самое тяжелое для меня время исподтишка ударили меня. И что еще хуже, они смотрели на меня не как на побежденного, а как на что-то жалкое и ничтожное. Они говорили «Стамбул захвачен». Я вам клянусь, я сказал лишь: «Хорошо… Не жди добра от врагов. Будем сетовать на злую судьбу». Но когда генерал Франше Д’Эспере начал с нашим государством говорить тоном господина, я взбесился. А когда они начали высаживаться на юге…

Юсуф вдруг замолчал. Он улыбнулся, будто боясь в своей запальчивости показаться смешным в глазах Зулейхи.

— Вы задели за больное, командир, — сказал он. — Как начну рассказывать, так…

Полковник заметил неподдельный интерес Зулейхи и попросил:

— Юсуф, расскажи случай с самолетом в Адане.

Юсуф начал отпираться:

— Не стоит… я со злости ляпну что-нибудь не то. Зулейха-ханым почувствует себя неуютно.

Тогда рассказывать начал сам полковник:

— Когда война только началась, Юсуф находился в Адане. Этот случай с самолетом сильно подействовал на него. Именно после этого он присоединился ко мне… И хотя сейчас мстить врагам ему уже не за что, каждый раз, когда он вспоминает об этом, в нем снова просыпается злоба.

Юсуф, играя взятым со стола пресс-папье, принялся рассказывать:

— Рядом со старым вокзалом в Адане стояло большое каменное здание. Там была школа. Внутри находились примерно семьдесят-восемьдесят детей и несколько преподавателей. А так как положение было тяжелым, дети иногда даже голодали.

Как бы то ни было, однажды над школой появился французский самолет. Может быть, они приняли ее за казарму?.. Пусть будет так… Потому что люди никогда не станут стрелять в детей, как бы они ни озверели…

Самолет сбросил бомбу. Она взорвалась рядом с бассейном во дворе. Все дети в это время были на улице… Несколько погибли сразу… Других ранило… Те, кого ранило несильно, сначала разбежались кто куда вместе со здоровыми детьми, а потом, когда у них уже не осталось сил, попадали.

Я видел все происходившее с дороги напротив школы… Вдруг из школы выскочил человек с растрепанными волосами, в рубахе и босой. Это был один из учителей. Он растерянно бегал от одного ребенка к другому.

А сейчас я расскажу вам, что же это за история с самолетом. Члены экипажа поняли, что снизу некому дать им отпор и для них вообще не было никакой опасности. Тут в них проснулась гадкая трусливая смелость, и они начали летать так низко, что почти касались крыши и труб на школе, кружили над нами, издавая страшные звуки.

С того места, где я находился, я своими глазами видел, как пилот начал стрелять из пистолета в беспомощно бегавшего за детьми туда-сюда учителя. Аллах, каким же нужно быть бесстыдным и подлым, чтобы, убив стольких детей, пытаться застрелить еще и этого несчастного… Зулейха-ханым, я видел столько сражений, но этот гул мотора никогда не смогу забыть…

На втором фотопортрете, что выпал из альбома, была изображена молодая девушки в соломенной шляпе с широкими полями. Она стояла у края дороги с велосипедом.

Юсуф протянул карточку Зулейхе со словами:

— Девушка из пансиона, в котором я жил, пока был в Париже.

Полковник кашлянул и улыбнулся:

— Есть еще и карточка мадам из парижского пансиона?

— Нет.

— И карточка мужа мадам, братьев и сестер, других людей из пансиона…

— !!!

— Почему?

Юсуф сначала растерялся. Потом угадал мысль полковника, тоже рассмеялся и ответил:

— Нет, командир… Потому что ни на ком другом из них я не думал жениться…

Зулейха с безразличным видом задала странный вопрос:

— Эта мадемуазель ваша невеста?

Юсуф снова рассмеялся:

— У бедняжки сейчас уже, наверное, детям лет по десять-двенадцать… Если бы случилось так, что началась война, то, может быть, сейчас она находилась бы среди нас… Была бы у вас невестка-француженка…

— И вы тогда, возможно, не стали врагом Франции.

— Кто знает, может быть…

— А вы были обручены официально?

— Официально нет… Но мы обо всем договорились. Ее семья была бедной, поэтому никто бы не стал мешать дочери уехать на Восток. Даже ее мать не считала нужным скрывать, что была бы рада этому браку, и всячески содействовала нашей дружбе. Позволяла нам вместе гулять. А ну-ка давайте спросим нашу матушку… В письмах я ей на это намекал. Поднялся скандал… Она поставила мне ультиматум, сказав, что откажется от меня. Не так ли, мама?

Энисе-ханым, стоявшая рядом с печкой — будто бы опасность еще существовала, — удивилась и упрямо покачала головой.

— Спрашиваешь, приняла бы я в качестве невестки французскую девушку? Сохрани Аллах… Это дом твоего отца… Приводи кого угодно, но я точно знаю, что меня тогда здесь не будет.

Всех рассмешило это бессмысленное негодование. Юсуф взял мать за плечи, притянул к себе и потрепал по носу и подбородку:

— Мама, ну сколько уже можно ворчать, а?

Энисе-ханым вдруг будто испугалась, что Зулейха примет ее за старомодную, и сказала:

— Нужно мне еще… Пусть мой сын берет в жены, кого хочет. Я должна уважать ту, кого назову невесткой, это моя обязанность. Но и вы тоже посудите. Как я могу назвать внуками детей, что родятся от французской девицы?

Зулейха улыбнулась:

— Но сейчас есть даже мусульманки, которые выходят замуж за иностранцев…

Пожилая женщина, казалось, обиделась на слова Зулейхи.

— Не пойми меня неправильно, дочка, я не такая нетерпимая, — сказала она. — Я никому ничего не навязываю. Никого не осуждаю. Каждый делает, что хочет… Я это только про своих детей говорю.

Юсуф покрутил в руках фотографию, которую забрал у Зулейхи, и, будто испугавшись, что ее испортят, легким жестом бросил в выдвижной ящик стола.

— Это правда была очень хорошая, очень чистая девушка…

Эти слова стали предисловием для нескольких воспоминаний и рассказов.

Зулейхе показалось, что Юсуф ведет себя немного странно. Она начиталась книг и наслушалась людей из своего окружения и полагала, что основное занятие в жизни мужчины — соблазнять красивых женщин, что ему встречались. Тут обычно шли в ход заигрывания, флирт… Иногда, если были велики различия в социальном положении, в возрасте или еще в чем-либо, все происходило не так явно. Принимало форму совпадения взглядов и чувств, облекалось в профессиональные симпатии, но все лишь для того, чтобы прикрыть все те же похотливые желания. И то, что носило гордое название «высшее общество», являлось ничем иным, как удобным прикрытием, украшением для этой игры.

В первое время Зулейха не видела особой разницы между мануфактурщиком с золотыми зубами и масляными волосами, который среди наивных девушек городка слыл донжуаном, и Юсуфом. Ей казалось, что этот надменный провинциал, гордящийся своими деньгами, образованием и происхождением, обязательно будет с ней заигрывать. Только этому желанию она приписывала его поведение. Он часто заходил к ним, когда они были в Силифке, иногда присылал ей с посыльным букеты цветов и корзинки с виноградом, а во время любых конфликтов, на балах и свадьбах всегда был при полном параде и при всех орденах. Она только искала случая, чтобы посильнее задеть и поставить на место этого человека, который возомнил, что она станет для него легкой добычей.